Вестники времен [= Знамя над Тауэром] - Андрей Мартьянов

— …И вот тогда, — вещал святой Колумбан, — взял отец Целестин святую чашу, именуемую язычниками Трудхеймом, в рыцарских же христианских сказаниях — Грааль, и, преклонив колени пред алтарем, вознес к престолу Всевышнего слезные молитвы свои с просьбою избавить предков твоих, милый мой Мишель, от гнуснейших и богопротивных верований. И тогда же явился святому Целестину Вадхеймскому в Граале лик… м-м… — тут Колумбан запнулся, видимо выдумывая продолжение, а Гунтер, воспользовавшись неожиданной паузой в напыщенных и не совсем понятных ему речах старца, постарался перевести разговор на другую, более нейтральную тему.

— Отец мой, я в этих краях человек новый, многое мне здесь неизвестно…

Сэр Мишель и отец Колумбан одновременно кинули на германца укоризненные взгляды, и святой отшельник проговорил несколько обиженным тоном, нарочито обращаясь к одному сэру Мишелю:

— Ладно, Мишель, удивительную и поучительную историю о блаженном Целестине Вадхеймском я доскажу тебе после. Откуда же твой оруженосец пришел в нормандские земли?

Сэр Мишель открыл было рот, явно надеясь порадовать отца Колумбана предивным известием о нежданном пришествии его нового оруженосца вкупе с драконом по имени Люфтваффе из далеких германских земель (и то будущих через семь с лишним столетий), но Гунтер ткнул рыцаря локтем в бок и бросил красноречивый взгляд — не лезь, сам скажу!

— Я… — Гунтер судорожно подыскивал слова, прекрасно понимая, что старик со своей проницательностью мгновенно отличит ложь от правды. — Я из Германии. Позволь мне подробнее рассказать о себе позже, на исповеди. Это очень долгая и… — Гунтер подавил истерический смешок, — очень печальная история, мне самому не совсем понятная…

— Из Германии, так из Германии, — сказал отец Колумбан, никогда не позволявший себе выпытывать из людей слова, которые они по каким-либо причинам не желают говорить. Рано или поздно все тайное становится явным. — Так что же тебя интересует?

— Далеко ли идти до замка? — выговорил Гунтер первый пришедший на ум вопрос.

Отец Колумбан, не без вставок сэра Мишеля, подробно рассказал Гунтеру несколько возможных путей к замку, доказав, что выбранная им дорога через лес наиболее краткая, но подходящая более для одиноких путников, нежели обозов с продовольствием или воинских отрядов. Про последних сэр Мишель с гордостью сообщил, что наведываются они к барону крайне редко, благо замок является неприступным, да и сам барон Александр не ссорится, будто петух, со всеми соседями подряд, а пытается решить споры разумным словом.

— Вот-вот, не мешало бы тебе поучиться добродетели у папаши, — заметил Гунтер. Сэр Мишель хмуро промолчал, прекрасно понимая справедливость слов оруженосца, но недовольный тем, что Джонни, что называется, наступил на любимую мозоль. И вообще, с какой стати он указывает благородному рыцарю? Надо будет потом заняться его воспитанием.

— А как ты думаешь, отец Колумбан, пустит ли барон Александр нас хотя бы… мнэ-э… в подсобное помещение? — задал Гунтер давно мучавший его вопрос.

— Для того я и отправился с вами, дорогой Джонни, к сожалению, не знаю вашего титула… — успокоил его отец Колумбан, — чтобы уладить все возможные неприятности. Я знаю барона Александра с тех пор, как он мальцом резвился во дворе с борзыми щенками, и, можно сказать, был его наставником, потому что дед Мишеля, Фридрих, основавший манор Фармер еще во времена короля Вильгельма Второго, сына покорителя саксов, мало интересовался воспитанием своего отпрыска. Полагаю, он воспримет мои речи, убедится, что Мишель решил взяться за ум и с радостью пустит вас в замок.

Гунтер, не слушая ответ святого отца, задумался о своем титуле: «Поместье родовое имеется, значит можно и благородным заделаться. Хотя нет, надо чтоб в рыцари посвятили… Впрочем, судя по всему, это дело наживное — если таких оболтусов, вроде моего рыцаря посвящают, то я вполне приличная кандидатура». Составив в уме фразу на норманно-французском, Гунтер выговорил:

— До того, как попасть сюда, я жил в своем родовом маноре Райхерт. Значит, меня должно именовать фон Райхерт или по здешнему — де Райхерт.

— Джонни де Райхерт, — нараспев произнес сэр Мишель, словно пробуя на вкус имя своего оруженосца.

«Кошмар! — едва не вслух ужаснулся Гунтер. — Нет, со временем заставлю этого молодчика вернуть мое собственное имя…»

— Ну, вот мы почти у цели, скоро окажемся в замке! Еще немного — и сядем за гостеприимный стол сэра Александра. Господин барон поесть любит, и угостит на славу, — обнадеживающе сообщил отец Колумбан.

Сэр Мишель облизнулся и вздохнул. Ведь прошло немало времени с тех пор, как они отужинали в трактире «Серебряный щит», и голод неоднократно давал о себе знать посасыванием под ложечкой и громким урчанием в животе. Он пытался обмануть голод, срывая сочную ежевику, но сладкие водянистые ягоды только еще больше разжигали аппетит. Все чаще вспоминалось любимое блюдо — бараньи ребрышки с сочными кусками мяса, щедро политые душистым соусом, (папа, побывав на востоке, не признавал теперь пищи без пряностей, пусть и стоили они безумных денег) уложенные розанчиком на ржаном круглом каравае и украшенные всевозможной пряной зеленью. Зелень сэр Мишель не любил и аккуратно складывал на стол, а косточки доставались собакам, нетерпеливо поскуливавшим под его локтями в ожидании подачки, только после того, как он тщательно обгладывал мясо до последнего волоконца и выковыривал узким кинжалом костный мозг.

А сейчас бедный сэр Мишель только и успевал подтирать слюни. И до замка вроде бы не далеко уже, но за стол его посадят лишь после серьезного разговора.

Гунтера тоже мучили гастрономические фантазии, разве что более изысканные. Больше всего ему сейчас хотелось отведать айсбайн с цветной капустой. Его отлично умел готовить повар в поместье Райхерт из собственных выхоленных, лоснящихся поросят, но Гунтер иногда заказывал его себе и друзьям, когда они, отмечая чей-то день рождения, помолвку или просто хороший солнечный день, устраивались в одном из милых маленьких ресторанчиков на окраине Кобленца.

Вспомнился один забавный случай, когда он привел в такой вот ресторанчик очередную подружку, заказал любимый айсбайн, а девица, узнав, что это свинина, раскапризничалась на счет своей фигуры, будто она растолстеет так, что в дверь не пройдет, если съест хоть кусочек жирного мяса. Гунтер попытался утешить ее, сказав, что особенно не расстроится, если она чуть пополнеет (девица та чересчур увлекалась всевозможными диетами и сильно смахивала на ходячий скелет), а подружка, восприняв его слова как страшное оскорбление, пулей вылетела из зала. Гунтер молча дожевал свою порцию, запил пивом и отправился домой. Больше они не встречались.

Наконец, путники выбрались из леса на луг, пересеченный неширокой дорогой. Впереди высился неровный обрывистый холм, на вершине которого стоял замок барона де Фармера.

Гунтер приостановился, залюбовавшись открывшимся зрелищем. Снова появилось ощущение нереальности увиденного, будто он смотрит на красочную картинку из детской книжки про рыцарей или на декорации, оформлявшие его любимую полку в магазине игрушек, охватило его.

На самом краю обрыва стояла башня-донжон, ее охватывала невысокая стена с широкими зубцами, тянулась по кромке и закруглялась в лесу, подступившим к самому замку. Вокруг холма росли высокие сосны и ели, и издали казалось, будто подходов к замку нет. Гунтер сперва удивился, почему крепостная стена настолько низкая, но после догадался: для того, чтобы проникнуть в замок следовало для начала преодолеть крутой каменистый обрыв, а это, учитывая современный уровень техники, практически невозможно. Кроме того, осаждаемым легче и быстрее взбираться на стену, забрасывать нападающих камнями и поливать всякой дрянью — кипящей смолой, расплавленным воском, свинцом. Да уж, сэр Мишель прав был — мало кто решится взять с боем такую цитадель.

— Впечатляет, однако, — пробормотал Гунтер. — Красиво.

— Век бы мне этой красоты не видеть. — буркнул сэр Мишель, исподлобья оглядывая приземистую широкую, сложенную из необработанного камня башню донжона. — Как есть, прогонят нас. И пожрать не дадут. И проклятый Уилл наверняка нажаловаться успел. Ему-то по дороге да на коне добираться всего ничего.

— На что это нажаловаться? — отшельник строго посмотрел на рыцаря, мигом смешавшегося под его взглядом. — Чем ты обидел нашего славного сакса? Он, между прочим, человек добрый и богобоязненный, как все англичане…

На этот раз Гунтер не успел вмешаться. Он продолжал оглядывать мрачноватые стены Фармера и совершенно не обратил внимания на то, как сэр Мишель полушепотом, косясь на Гунтера и изредка осеняя себя крестом, принялся излагать отцу Колумбану события минувшей ночи. Отшельник слушал, затаив дыхание.